этого самого магазина.
Она явно не хотела его впускать, все разглядывала, все выспрашивала, кто да зачем. Ему неловко было в полутемном длинном коридоре, где у дверей на табуретках стояли закопченные керогазы.
— Да впусти ты человека, — сказал в комнате кто-то. — Пришел, значит, дело есть.
Из-за стола поднялся пожилой уже, хоть и крепкий с виду человек в полосатой просторной пижаме, протянул руку:
— Иринархов. — И гостеприимным жестом указал на стул: — Присаживайтесь.
Говорил он уверенно, смотрел с живым напряженным вниманием.
— Я из школы, где учится Женя Рожнов, его классный руководитель, — повторил Сергей, уже обращаясь к нему, но подумал, что вряд ли он знает мальчика, и снова обернулся к Аглае. — Его мать говорила, что вы вовлекли его в секту…
— К богу силком не тащат, — тихо отозвалась Аглая и выжидательно посмотрела на Иринархова.
— Мы чаевничаем, — сказал тот и снова указал на стул. — Так не побрезгуйте с нами. Аглая, налей чаю учителю.
После этого «не побрезгуйте» Сергею как-то неловко было отказаться, он придвинул стул поближе к столу и сел, мельком оглядев комнату. Подчеркнутый аскетизм убранства удивил. Было здесь глухо и пусто, точно хозяева ремонт затеяли, вынесли почти все, попрятали, что можно испачкать или разбить. Окна были зашторены плотно, отсекая, изолируя комнату от внешнего мира.
— Простите, — повернулся он к хозяйке, — мне не сказали вашего отчества…
Боковым настороженным зрением он увидел, как острым любопытством зажглось лицо Иринархова и поразился: тоже не знает? Так кто же он тогда — не муж?
— Аглая Платоновна, — оробело, смутившись, ответила она. — Да меня сроду никто по отчеству не звал — тетя Глаша да тетя Глаша.
Она поставила перед ним чай в стакане с подстаканником.
— Конфеты берите. — Подтолкнув блюдце с дешевыми карамельками, Иринархов выжидательно посмотрел на гостя.
Натолкнувшись на этот взгляд, Сергей ощутил вдруг растерянность: не знал, с чего начать. Он уже корил себя за то, что поддался порыву, явился, не подготовившись. Теперь, выгадывая время, не спеша разгрыз конфету, неловко слизнул потянувшуюся начинку, прихлебнул чаю.
— Вы, очевидно, искренне верите в бога, — начал он неуверенно, досадливо чувствуя ненужность, нелепость затеянного разговора. Не с ней надо было говорить, а с Женей.
Хотя смотрел он все время на Аглаю, ответил ему Иринархов:
— А как можно без веры? Без веры человек душу теряет. Одна греховная плоть остается.
Не было на его лице ожидаемой иронической усмешки, ни смущения, ни откровенной наглости, ничего, что свидетельствовало бы о попытке задурить незваному гостю голову. И все-таки столь необычно, неестественно даже прозвучало сказанное — не убогой старушкой, а вполне нормальным на вид мужчиной, — что Сергей попытался все за шутку принять: будто понял и принял игру.
— Ну да, — сказал он, изображая преувеличенную серьезность, даже приложил палец ко лбу, — я понимаю: неверующие вроде покойников — душа от них отлетела, хоть сейчас в гроб клади.
Иринархов смотрел на него спокойно, положив на стол крепкие мужицкие руки, кивнул — не то соглашаясь, не то своим каким-то мыслям, подождал, не скажет ли учитель еще чего, и проговорил внятно и жестко:
— В гроб — не в гроб, а святого у такого человека нет ничего. Кто его от дурного остановит? Кто добру научит? Что он на страшном суде сказать сможет в оправдание свое?
«Значит это все всерьез, а не глупая шутка, не бред? — Сергей переводил недоуменный взгляд с Иринархова на Аглаю. — Значит, они так думают и учат этому других, того же Женю?»
— Есть, согласен, своя доля правды в материализме, — продолжал меж тем Иринархов. — Правды земной. А людям не доля — вся правда нужна. И они ищут. Кто нашел — счастлив.
— В чем же она, по-вашему? — не умея согнать скептическую улыбку, спросил Сергей.
— Да уж не в модных призывах, теориях, разных там измах, — упрямо ответил Иринархов, выдерживая его взгляд. — Только в боге судьба человека, а без бога лишь мрак и ложь.
«Ишь, стихами заговорил, — подумал Сергей и вдруг вспомнил: отец говорил о каком-то Шутове, который про таинственный дух болтает. — И Рожнова о Шутове поминала. Неужели тот самый? Вот ведь как переплелось…»
Сергей спросил строго:
— По-вашему, надо господу служить, а не людям, не обществу? Это вы проповедуете?
— Наша секта, между прочим, зарегистрирована, разрешение от властей имеется, — словно забором отгородился Иринархов. — Ничего противозаконного мы не делаем.
— Да я не о том, я понять хочу, — примирительно сказал Сергей.
— А чего тут понимать? — устало вздохнул Иринархов. — Разве не ясно? Людские судьбы — в божьих руках. Так что служи людям, обществу, не служи — ничего не изменишь.
— Выходит, пусть существует в мире несправедливость, хозяева и рабы, национальная рознь, войны — все равно?
— Вон вы куда, — покачал головой Иринархов. — Я ведь тоже кое-что читал. И вот что скажу. Еще за две тысячи лет до Маркса и Энгельса учение Христа объявило о равенстве людей. Вы, простите, что преподаете? Историю? Так знать должны. Апостол Павел возвестил: перед Христом нет ни раба, ни свободного, ни иудея, ни эллина, ни мужского пола, ни женского, а все — Христовы.
— А как же с Онисимом?
Не ожидал Сергей, что вопрос этот вызовет такое смятение, Иринархов так и обдал Аглаю горящим вопрошающим взглядом, она побледнела, съежилась вся.
— А что с Онисимом? — Иринархов спросил кротко, заискивающе даже, выпытывая.
— Да как же! — напоминающе сказал Сергей, гадая, что же так хозяев задело. — Противоречие получается. Онисим почему сбежал?
Снова будто молния полыхнула от Иринархова к Аглае, та совсем сникла.
— Не знаю, не знаю, — растерянно пробормотал Иринархов, опустив глаза, стуча пальцами по подстаканнику.
Странно было видеть это.
— Но ведь Онисим сам об этом рассказал. — Сергей умолк, и напряженная тишина установилась в комнате. — «Зубы зверей мне грозят», — так он сказал, Онисим.
Иринархов быстро поднял голову, проговорил звенящим шепотом:
— Быть такого не может. Это кому же он сказал? Вам, что ли?
— Уж не знаю, кому, может, себе, — развел руками Сергей, по-прежнему
